Анна Банасюкевич
Спектакль "Как живые" Ольги Калашниковой по пьесе Марии Зелинской стал первым опытом нового независимого театра "18+" в области продвижения ростовской драматургии.
Камерное пространство сцены театра "18+", расположенного в помещении бывшей макаронной фабрики, размечено мелом, каждое место действия обозначено табличкой: все предельно условно. "Квартира Насти", "Квартира Саши", "Сосед" и т.д. Предметов по минимуму - деревянный сундук обозначает подвал, рядом две пустые бутылки из-под виски. Здесь - место убежища одного из главных героев - Саши, отца Насти. Главный элемент оформления - передвижная дверная рамка на колесах, здесь она как фокус камеры, следующей за героями.
Пьеса Марии Зелинской - о том, как оживить мертвого и о том, что живые, зачастую, живы только на первый взгляд. Девушка Настя просит отца, с которым давно не живет, нарисовать по фотографиям своего недавно умершего возлюбленного. Ей кажется, что так можно восстановить прервавшуюся связь, воскресить человека, с которым она продолжает каждую ночь разговаривать по телефону. Отец, затурканный новой женой алкоголик, завхоз в жилконторе, давно утративший навыки художника, мурыжит дочь обещаниями. Для него она - еще одна досада, как и давящая на мозг жена. Тотальное равнодушие родных и просто окружающих Настю людей приводит к трагическому финалу - трепыхавшаяся в отчаянии девушка превращается в застывшее, замороженное существо.
Режиссер Ольга Калашникова решила, что абстрактный в пьесе умерший возлюбленный в спектакле должен стать полноценным действующим лицом - он время от времени появляется на видео, снятое на этой же сцене, спроецированное на стену. Он живет, смотрит, дышит, ждет Настю. Собственно, желаемая обоими встреча в финале состоится - только не с помощью воскресения, а с помощью смерти. Если в пьесе финал, скорее, открытый, то здесь режиссер ставит точку - вроде, трагическую, но в итоге, наоборот торжествующую. Не только Настя обнимает своего любимого на видео, но и остальные персонажи на сцене, глядя на это, вдруг прижимаются друг к другу. Получается так, что сентиментальность пьесы усилена сентиментальностью режиссерского решения. Правда, счастливый финал проблемно коррелирует с жестким, почти обличительным содержанием спектакля.
В спектакле набор шаржированных, утрированных типажей - сварливая пожилая соседка с розовым цветком, приколотом к черной дутой жилетке, охранник магазина канцтоваров в униформе, толстый, с одышкой, жена отца героини, Ольга в кимоно и все время с пирамидой из полотенца на голове. Молодые соседи Насти, Эдик и Инна тоже решены достаточно условно - их диалоги, на самом деле, лишены какой-то настоящей диалогичности, все реплики, обращенные друг к другу, произносятся в телефон. Механические голоса и подсвеченные экраны мобильников. Лобовой ход, но здесь он работает - именно благодаря продуманной отстраненности актеров от персонажей. Инна, выражающая сочувствие свернувшейся калачиком Насте, не смотрит на нее, ее голос не передает ровным счетом ничего. И эта, вроде бы, прямолинейность дает возможность для широкой трактовки - Инна кажется не просто одномерной карикатурой на молодых, отгородившихся от мира фейсбуком и "луками", но и человеком, ищущим какую-то форму для своих эмоций, боясь пошлости открытого хода. Такое решение особенно выгодно смотрится на фоне бытовых, с форсированным жизнеподобием, сцен, где актеры то и дело срываются на излишний крик, не очень уместный в таком условном пространстве.
